ВОЕННОЕ ДЕТСТВО МАМЫ – РАБОТА В ХАРЛОВКЕ ЗУЙКОМ

«Беги дочь спасай»

Война началась, моей маме Елизавете Ивановне Фоминой в девичестве Лопской только-только в октябре 1941-го исполнилось семь лет, она у меня 1933 года рождения. До 1943-го свою жизнь в Харловке Мурманской области на побережье Баренцева моря мама помнит плохо. Рассказывает, что однажды над селом, высматривая цель, кружил немецкий «Мессер». Целью оказалась школа, в которой мама уже училась. Кинул бомбу. Хорошо, ветер шквальный был и отнёс «немецкую смерть» за реку, взрывная волна в школе только стекла с косяками выбила. Дети на большой перемене находились на улице, и потому никто не пострадал…
Вспоминает мама, что в военные годы, если кому-то летом хотелось сходить в лес по ягоды и грибы, нужно было у пограничников в комендатуре отметиться, а потом уж идти заготовками заниматься. На Севере овощей не сажали, и уж точно никто их на продажу не привозил, а чтобы цинга не привязалась, ягоды людям были край как нужны. Особенно много вороники заготавливали, засыпали её прямо в мешки и всю зиму в амбарах хранили. Мясо в войну в Харловке не видел никто, олени на фронте, а своих стад у побережных людей не было. Жили рыбой одной.
Бабушка Наташа – Наталья Федотовна Лопская (Галкина) с начала войны на ферме работала, а дети харловские туда по очереди ходили, взрослым помогать. Мама с подружками Кожиной Шурой, Телицыной Паней – Павлой бегала.
Как-то прибежала мама зимой домой после коровника промерзшая вся, растопила печь, уселась перед раскрытой дверкой отогреться, да у огня и заснула. А того не подумала, что заслонку надо б открыть: весь угар в дом и пошел… Бабушку Наташу на ферме будто что торкнуло: «Беги дочь спасай»… Накинула платок и бегом домой. Дверь открыла, а в комнате не продохнуть, дочь её перед догорающими угольями крепко спит. Схватила Лизавету – и на улицу. Давай будить, в чувство приводить, снегом растирать… Спасла. А задержись на минуту она – и лишилась бы дочери…
В 1942 году пришло бабушке извещение за номером 89/211, где сухо было написано, что её «муж гвардии красноармеец Лопский Иван Алексеевич в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 20 мая 1942 года и похоронен в могиле на 46-м километре…» Иван погиб на Кандалакшском направлении. Так Наталья Федотовна Лопская стала вдовой с маленькой дочерью на руках, а Лизавета сиротой без отца.
В 1943-м, когда наши войска отбили немца от Западной Лицы, рыбачкам с побережья разрешили не только на реке рыбу промышлять, но и в море Баренцево на промысел ходить. А это в ледяной воде сети ставить, руки в кровь мерзлой рыбой сбивать… До 1943-го немцы море здесь каждый день бомбили, оно от взрывов точно вода в котле, бурлило-кипело, носа не сунуть туда. Бомбы и днем, и ночью взрывались, разнося фейерверки огненные за многие километры.

Работа зуйком

Мама говорит:

– Вот ты, дочь, спрашиваешь, – обращается ко мне мама, – что особого мне из детства в годы войны запомнилось, а для меня моё детство – работа зуйком только и вспоминается. Рыба, тина, тюки, на всю жизнь ледяной водой руки обмороженные, да пальцы сбитые, крючками рыболовецкими в кровь пораненные… В 1943 году в октябре мне десять исполнилось, а с лета я уже ходила к рыболовецким бригадам тюки отвивать. 1943, 1944, 1945 каждое лето зуйком работала. Сначала сети отвивали, затем наживляли. Поморы с отлива с наживкой-мойвой придут, мы к фактории и бежим мойву наживлять. Отлив, что и прилив по шесть часов длится. Затем рыбаки выметывать тюки идут. Наловят рыбу, сдадут, и мы опять на берегу, теперь сети от тины чистим. И тюк от тюка отдельно связываем.
Ночью придут, ночью бежим, благо светло, днём придут, днём бежим. Такой наша работа в войну была. Необходимо было взрослым помогать, людей не хватало, тут не до баловства. Отлив, прилив, солнце, дождь – спать особо некогда. По лету вообще редко, кто выспаться мог. Даже думы такой не было, что если днём поработал, ночью можно и отдохнуть. День-ночь, холодно-тепло, хочешь-не хочешь, рыбаки пришли, никто не спросит тебя о твоих хотениях, работай, выполняй задание. И так все дни напролёт с мая до сентября пока рыба ловится.
Бабушка Наташа твоя, когда пограничники в 1943-м море для рыбной ловли открыли, тут же матросом стала на ботах – такие лодки-катера, ёлах – беспалубные судно промысловые, на карбасах ходить. Карбас – это поморское парусно-гребное промысловое и транспортное судно среднего размера. Уйдет на неделю, а то и дольше, а вернется на короткое время, выкупит на талоны муку, испечет мне лепешек, наготовит еды и вновь в море спешит. А я дома одна живу. Намажу лепешки с маслом и радуюсь, что они у меня есть.
– Растительным или рыбным? – спрашиваю я.
– Почему, не только растительным, бывало и сливочным…
– Тогда вы, мам, хорошо жили, значит…
– Я ж тебе говорила, что в Харловке у нас своя ферма была, коровы и мы, девчонки по очереди зимой там работали, вечером из школы по темноте на коровник бежишь, чтоб на вечернюю дойку не опоздать, вот маслица иногда и зарабатывали. Да и семья у нас с мамой: она да я. Опять же, потому что я у мамы одна, она в море рыбачить и пошла, а за это рыбу получала. Те-то, у кого детей много, разве их бросишь, вот они на полуголодном пайке и сидели. К нам зимой за рыбой постоянно ходили, чтоб не пропасть. Мама на зиму в бочки треску да зубатку насолит, а потом по надобности людям раздаёт. Помню, как однажды в войну зимой пришли связисты к нам, проверяющие линию почтовую. От усталости, голода и холода их бедных трясет. У нас печь натоплена, они к печи… Мама раздеться им помогла, накормила, чаем напоила, спать уложила, а наутро провожая дальше, с собой сухарей да рыбы дала. Мама очень жалостливой ко всем была.
А летом и я зуйком постоянно прирабатывала. С нами детьми, рыбаки тоже рыбой расплачивались. Если честно, я уже на рыбу смотреть не могла, иду с фактории на перерыв между приливами и думаю, ну хоть бы кто на глаза попался, кому рыбу эту можно отдать. Вот чего-чего, а без рыбы мы никогда с мамой не сидели.
Помню, уж как я обрадовалась, когда встретила однажды Людмилу Страшичеву вербованную, у которой трое детей, да сама вся болезненная… Она нигде не работала, вот я ей всю рыбу, что заработала и отдала. Нам на уху: и камбалу, и селедку давали. Больших камбалин две-три рыбины дадут, еле несёшь. А как она обрадовалась дару-то моему, а больше того, что ей отдала. Вербованная, а вот прижилась на Севере, и дети её здесь выросли…

На рыбалку в море за акулой

А ещё наши рыбаки акул на мыло ловили. Меня мама с собой на боте не раз на рыбалку в каникулы брала. На ёле – маленьком суденышке ловить селедку тоже с ней не раз выходила. Фактория у нас своя. Рыбаки рыбу сдадут, им трудодни начислят…
– Акул ловили? Что-то ты мне про это никогда не рассказывала, – удивилась я.
– Так ты не спрашивала, я и не рассказывала…
– А как я подумать могла, что вы ловили акул?
– Их на большие, толстые уды ловили – это удилища такие крепкие. Веревки толстые на них с тюков привязывали. Жиром наживят и в море опускают. Однажды я видела, как эту самую акулу поймали. Лебедкой поднимали, акула такой огромной оказалась, что лебедка не выдержала напряга, встала. Представляешь, какая акулище была, если даже у лебедки на неё сил не хватило. Мужики-матросы из железных тросов петли сделали, подвели их под акулу с головы и хвоста, и стали тянуть, управляя лебедкой да руками подтягивая. А те, кто не тянул, и мы с мамой в том числе весь груз, что на боте был с одного края на другой перетаскивали, чтоб судно крен сильный на одну сторону не дало… Привезли акулу на факторию и её мясо тут же на мыло пустили, а шкуру на сумки.
– А акулий жир, с ним делали что, он ведь лечебный, говорят?
– Я не помню, чтоб с ним что-то делали. Не топили, точно… В чанах только печень тресковую на жир растапливали, а что с акульим жиром делали, не вспомнить уже.
Летом, бывало, я с мамой и на ёле за селедкой ходила. Для ловли ее, рыбаки специальные сети ставили. Раньше тралов-то не было, всё сетями ловили, а затем лебедками через специальные козлы их вытаскивали. Сеть тряслась, и рыба на палубу валилась. Затем в кучу её собирали и на факторию сдавать везли. Река Харловка в приливы-то на три метра поднималась, а бот в высоту два с половиной всего, вот все катера и лодки к нам на факторию и шли рыбу сдавать.
Работа эта очень тяжелая, мама на ней сильно руки и спину застудила. Да ещё она в войну в какой-то год в Карелии на лесозаготовках работала, и там простуду прихватила, да и не мудрено, если видела, что кто-то заболевал, на помощь спешила. Помню, уже после войны, когда мы с мамой в Ловозере жили, там женщину одну Галину Владыко, с надорвавшейся спиной в Мурманск на операцию хотели везти, так ей мама помогла. Каждый день ходила спину выглаживала. Голову лечила, пуп на место ставила… Отец мама, твой прадед знатким был, многое лечить умел, вот какие-то знания и ей передал. Если бы его в годы войны в тюрьму не упекли, может, большим людям смог бы помочь. Мама об отце никогда при мне не заговаривала, эта тема запретной была.
– Ну, про то, как бабушка лечила, я помню, ты мне лучше про праздники расскажи, какие вы в Харлавке в войну отмечали?
– Какие праздники? – удивилась мама на мой вопрос. Немного подумала, затем сказала, – Ну, если только божественные. Вот тогда собирались женщины у кого-нибудь за чаем да поминали близких, погибших своих. А я перед каждым большим божественным праздником обязательным делом икону чистила. Была у нас дома большая икона Святой Троицы в убранстве медном. Вот убранство это я с иконы снимала и затем песком чистила, водой в реке обливала и на место ставила.
– И об этом ты мне никогда не рассказывала. А я-то думаю и почему это у меня икона Святая Троица любимая. Вон откуда пространство этой любви идёт от бабушки…
– У нас женщины в Харловке дружно жили, не ругались. Боже упаси, помогали друг дружке. Если тараканов зимой вымораживали, жить к соседям на неделю уходили. Вымерзнет дом, идут тараканов заметать, мыть и в первый день, когда печь натопят, в доме не спят. Затем очередь соседей тараканов морозить настаёт и так по кругу, пока все дома не очистятся.
А уж к Пасхе особое мытье потолков, окон, стен начинается. Две-три женщины ходили мыть друг у друга в домах. Денег никто никогда ни за что не брал. Если у нас мыли, мама готовила, после уборки, накрывала стол и кормила всех. Затем, она с кем-нибудь шла у кого-то мыть. Так было и в войну, и в мирное время, в грязи никто не сидел. Жизнь и в войну не останавливалась.
Когда мама в Харловке четыре класса окончила, как война кончилась, повезла её бабушка в Териберку, дальше в интернате учиться, но там оказалось так голодно и холодно, что немного проучившись, мама сильно заболела и пропустила целый школьный год. Бабушке ничего не оставалось, как отправить дочь в родное Ловозеро поближе к саамам-родичам. По приезде в село жила мама у своего дяди Алексея Галкина. А там хоть и своих детей полон дом, но, как говорится, в тесноте – не в обиде, не обижали. Жили небогато, но дружно и неголодно. А через год и сама бабушка Наташа из Харловки в село вернулась. В матросах-то ей уж тяжеловато стало ходить, да и поясницу на всю жизнь застудила. Стоило ей после улицы в дом зайти, первым делом к печке прислониться спешила, поясницу погреть. Семь классов мама заканчивала уже в вечерней школе в Ревде, куда устроилась работать на почту. Так всю жизнь в трудах и живет. 87 лет исполнилось, а всё сама себе готовит, в доме прибирается, еще и внукам помогает. Такое стойкое военное поколение было – наши родители!!!
Надежда БОЛЬШАКОВА, писатель